Сотни свежих окровавленных тел людей, за 2 часа тому назад полных разнообразных, высоких и мелких надежд и желаний, с окоченелыми членами, лежали на росистой цветущей долине, отделяющей бастион от траншеи, и на
ровном полу часовни Мертвых в Севастополе; сотни людей с проклятиями и молитвами на пересохших устах — ползали, ворочались и стонали, — одни между трупами на цветущей долине, другие на носилках, на койках и на окровавленном полу перевязочного пункта; а всё так же, как и в прежние дни, загорелась зарница над Сапун-горою, побледнели мерцающие звезды, потянул белый туман с шумящего темного моря, зажглась алая заря на востоке, разбежались багровые длинные тучки по светло-лазурному горизонту, и всё так же, как и в прежние дни, обещая радость, любовь и счастье всему ожившему миру, выплыло могучее, прекрасное светило.
Неточные совпадения
Уж налились колосики.
Стоят столбы точеные,
Головки золоченые,
Задумчиво и ласково
Шумят. Пора чудесная!
Нет веселей, наряднее,
Богаче нет поры!
«Ой,
поле многохлебное!
Теперь и не подумаешь,
Как много люди Божии
Побились над тобой,
Покамест ты оделося
Тяжелым,
ровным колосом
И стало перед пахарем,
Как войско пред царем!
Не столько росы теплые,
Как пот с лица крестьянского
Увлажили тебя...
Когда Николай Петрович размежевался с своими крестьянами, ему пришлось отвести под новую усадьбу десятины четыре совершенно
ровного и голого
поля.
«Да не это ли — тайная цель всякого и всякой: найти в своем друге неизменную физиономию покоя, вечное и
ровное течение чувства? Ведь это норма любви, и чуть что отступает от нее, изменяется, охлаждается — мы страдаем: стало быть, мой идеал — общий идеал? — думал он. — Не есть ли это венец выработанности, выяснения взаимных отношений обоих
полов?»
Горная страна с птичьего
полета! Какая красота! Куда ни глянешь — всюду горы, вершины их, то остроконечные, как петушиные гребни, то
ровные, как плато, то куполообразные, словно морская зыбь, прятались друг за друга, уходили вдаль и как будто растворялись во мгле.
Саженях в ста от усадьбы, как на ладони, виднеется деревнюшка, а за нею тянутся
поля, расположенные по далеко раскинувшейся и совершенно
ровной плоскости.
На ней нет холмов и возвышений, это совершенно
ровное, по виду обыкновенное русское
поле с пашнями, покосами, выгонами и зелеными рощами.
В тех местах, где болот мало или они бывают залиты
полою водою и стоят сплошными лужами, как большие озера, — дупел и, бекасы и гаршнепы очень любят держаться большими высыпками на широко разлившихся весенних потоках с гор, которые, разбегаясь по отлогим долинам или
ровным скатам, едва перебираются по траве, отчего луговина размокает, как болото.
Весною стаи кряковных уток прилетают еще в исходе марта, ранее других утиных пород, кроме нырков; сначала летят огромными стаями,
полетом ровным и сильным, высоко над землею, покрытою еще тяжелою громадою снегов, едва начинающих таять.
Солнце село, коляска катилась по потемневшим
полям, провожаемая
ровными меланхолическими ударами, замиравшими в синих сумерках вечера.
И инструмент зазвенел
ровнее. Начавшись высоко, оживленно и ярко, звуки становились все глубже и мягче. Так звонит набор колокольцев под дугой русской тройки, удаляющейся по пыльной дороге в вечернюю безвестную даль, тихо, ровно, без громких взмахов, все тише и тише, пока последние ноты не замрут в молчании спокойных
полей.
Помните дом этот серый двухэтажный, так вот и чудится, что в нем разные злодейства происходили; в стороне этот лесок так и ныне еще называется «палочник», потому что барин резал в нем палки и крестьян своих ими наказывал; озерко какое-то около усадьбы тинистое и нечистое;
поля, прах их знает, какие-то
ровные, луга больше все болотина, — так за сердце и щемит, а ночью так я и миновать его всегда стараюсь, привидений боюсь, покажутся, — ей-богу!..
Почтмейстер проговорил своим
ровным и печальным голосом поздравление и тут же попросил у князя позволение прогуляться в его Елисейских
полях.
Тишина на море, в селе, даже просто на
поле, на
ровном, вдаль идущем
поле, наполняет меня особым поэтическим благочестием, кротким самозабвением.
Стены стали менее скользкими и слизистыми, рельсы сняты и заменены
ровным, гладким
полом, занимающим большую половину штольни.
Поэтому его безжалостно стирали одним поворотом винта, освещая
поле ровным белым светом.
Дядя вышел в лисьем архалуке и в лисьей остроконечной шапке, и как только он сел в седло, покрытое черною медвежью шкурою с пахвами и паперсями, убранными бирюзой и «змеиными головками», весь наш огромный поезд тронулся, а через десять или пятнадцать минут мы уже приехали на место травли и выстроились полукругом. Все сани были расположены полуоборотом к обширному,
ровному, покрытому снегом
полю, которое было окружено цепью верховых охотников и вдали замыкалось лесом.
Далее возносились над забором скирды убранного хлеба, покрытые бледною соломой; между
ровными их рядами виднелась речка, какого-то синего, мутного цвета, за нею стлалось неоглядное, словно пустырь,
поле; на нем ни сохи, ни птицы — чернела одна только гладко взбороненная почва.
Только снаружи слышался
ровный гул, как будто кто-то огромный шагал от времени до времени по окованной морозом земле. Земля глухо гудела и смолкала до нового удара… Удары эти становились все чаще и продолжительнее. По временам наша избушка тоже как будто начинала вздрагивать, и внутренность ее гудела, точно пустой ящик под ветром. Тогда, несмотря на шубы, я чувствовал, как по
полу тянет холодная струя, от которой внезапно сильнее разгорался огонь и искры вылетали гуще в камин.
Мы проехали мимо. Мне казалось, что все эти впечатления сейчас исчезнут и что я проснусь опять на угрюмой бесконечной дороге или у дымного «яма». Но когда наш караван остановился у небольшого чистенького домика, — волшебный сон продолжался… Теплая комната, чистые и мягкие постели… На
полу ковры, в простенках — высокие зеркала… Один из моих спутников стоял против такого зеркала и хохотал, глядя на отражение в
ровном стекле своей полудикой фигуры…
За пологим,
ровным берегом видно было отсюда огромное белое
поле; в конце его, на самом горизонте, тянулась темная полоса дальнего леса.
Петр Михайлыч переехал свою межу и поскакал по
ровному, гладкому
полю.
Тотчас за больницей город кончался и начиналось
поле, и Сазонка побред в
поле.
Ровное, не нарушаемое ни деревом, ни строением, оно привольно раскидывалось вширь, и самый ветерок казался его свободным и теплым дыханием. Сазонка сперва шел по просохшей дороге, потом свернул влево и прямиком по пару и прошлогоднему жнитву направился к реке. Местами земля была еще сыровата, и там после его прохода оставались следы его ног с темными углублениями каблуков.
Стану я, рабица Божия, во чистом
поле на
ровном месте, что на том ли на престоле на Господнем… облаками облачусь, небесами покроюсь, на главу положу венец-солнце красное, подпояшусь светлыми зорями, обтычусь частыми звездами, что вострыми стрелами…
Говорила она голосом
ровным и без выражения. И, кончив, она присела на
полу, около старика, охватила колени руками и снизу вверх, не отрываясь, смотрела на машиниста. И то, чего не передал голос, досказали глаза. В них было и доверие, и страх, и радость, что она видит живого, здорового человека.
И все спокойно сидят на неподвижных стульях, а если и встанут, то пойдут по-человечески, по
ровному, неподвижному
полу, не боясь растянуться со всех ног и не выделывая ногами разных гимнастических движений для сохранения равновесия.
Заходило солнце, спускались сумерки, восходила луна, и серебристый свет ее тихо ложился на пыльный, до
полу покрытый толстым фризом и заваленный фолиантами стол, а мы всё беседовали. Я где-нибудь сидел в углу, а сухой старик ходил — и
ровною, благородною ораторскою речью повествовал мне о деяниях великих людей Греции, Рима и Карфагена. И я все это слушал — и слушал, часто весь дрожа и замирая от страстного волнения.
Мы подошли к окну. От самой стены дома до карниза начиналось
ровное огненно-красное небо, без туч, без звезд, без солнца, и уходило за горизонт. А внизу под ним лежало такое же
ровное темно-красное
поле, и было покрыто оно трупами. Все трупы были голы и ногами обращены к нам, так что мы видели только ступни ног и треугольники подбородков. И было тихо, — очевидно, все умерли, и на бесконечном
поле не было забытых.
Эмму положили на
пол. Воздух освежил ее. Она стала дышать
ровнее и свободнее.
Белая, яркая, быстрая, с живым, своим
полетом, совсем другим, чем
ровные движения волн.
Скоро после этого Наташа услышала
ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, вывернувшись из под одеяла, зябла на голом
полу.
Налево местность была
ровнее, были
поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня — Семеновская.